Афины (Греция)
2020
Беседа с Маайке Штуттерхайм (Maaike Stutterheim) и Наташей Дорида (Natassa Dourida), представительницами культурного центра Communitism, который расположился в неоклассической постройке афинского района Метаксургио, о том, как команда Communitism’а уберегла это здание от разрушения, а также о том, почему творческая работа с сообществами лучше джентрификации.
Интервьюер – Лена Голуб
Переводчик – Олег Власов
Переводчик – Олег Власов
⠀
— Не могли бы вы представиться и немного рассказать о себе?
Наташа Дорида: По образованию я — инженер-конструктор. После выпуска из университета, я занялась реставрацией памятников.
Благодаря стипендии по культурному менеджменту, которую я получила от фонда Роберта Боша в Германии, я занялась разработкой концепции процесса развития сообщества (community development process). И я применила это к реставрационной практике. Моя идея заключалась в том, чтобы определить заброшенную культурную постройку в пользование сообществу. Я предположила, что по мере своего развития в этом месте, сообщество сможет превратить помещение в социокультурный центр.
И в конце концов, это произошло. Но этому предшествовали три установочных мероприятия, через которые и запустился процесс развития сообщества.
Со временем, наше сообщество обрело некоторую структуру, у нас появилась ассоциация, президентом которой я теперь являюсь. Однако, это вовсе не показатель строгой иерархии, в которой один стоит выше другого. Я лишь беру на себя ответственность за решения, которые мы регулярно принимаем все вместе.
Маайке Штуттерхейм: Я родом из Амстердама, и вот уже около шести лет я живу в Афинах. С Сommunitim’ом я связана с ноября 2017-го года.
Я присоединилась к проекту уже после того, как команда оставила свое первое здание, но еще до того, как мы переместились в постройку, в которой мы сейчас находимся — наш новый дом. Так что можно сказать, что я здесь почти с самого начала. Вот уже два года я в команде и являюсь вице-президентом нашей ассоциации.
Также я отвечаю за проекты в галерейном пространстве, которое находится у нас на первом этаже. В курировании мне помогает небольшая команда. Я принимала участие в организации галерейного пространства, когда жила в Амстердаме. Это было в здании бывшей киноакадемии, которое сначала было сквотировано [самовольно нелегально заселено — Прим. ред.], а затем выкуплено. Получается, что место моей деятельности изменилось, но суть осталось той же: я продолжаю работать с самоорганизованным культурным пространством.
⠀
⠀
— А как началась ваша деятельность? Был ли у вас некий план, и менялся ли он в процессе?
НД: У нас был довольно пунктирный план, чтобы впоследствии у представителей сообщества была возможность планировать самостоятельно. Можно сказать, что стратегия включала проведение трех установочных мероприятий, о которых я уже говорила. Через них мы хотели привлечь в это заброшенное здание представителей трех сообществ, которые, по моим наблюдениям, обитали по соседству.
Я предчувствовала, что они согласятся. Эти три сообщества представляли собой креативную прослойку. Они не все были художниками, но занимались творческими практиками. Я хотела подтолкнуть их к взаимодействию и обмену опытом друг с другом. Поэтому на все установочные мероприятия были приглашены участники всех трех сообществ.
Первое мероприятие я организовала самостоятельно. Оно было достаточно простым и проходило в течение двух дней. Программа включала небольшое представление, дискуссии, воркшопы и вечеринку. Но следующие два мероприятия были спланированы и организованы уже коллективно, и это были первые шаги в становлении нашего сообщества.
⠀
— Расскажите подробнее о самом сообществе, об основных ценностях и занятиях, режиме его существования.
МШ: У нас есть «костяк», т. е. «первый круг» команды, но в целом мы меняемся, люди приходят и уходят.
Изначально, наши двери были открыты для всех желающих. Кто угодно мог прийти и поучаствовать в наших обсуждениях. Но часто бывало так, что после двух встреч человек больше не появлялся. И нам казалось это проблемой, потому что в этом никакой стабильности. Поэтому мы начали разрабатывать механизм того, как люди могут присоединяться к нам. Конечно, потребовалось время, чтобы мы прошли через эти переходные периоды.
Спустя время, мы поняли, что самым важным показателем участия в нашем общем деле является не присутствие на собрании, не какие-то слова, а действие и жесты, которые выказывают желание человека заботиться о здании и других.
Мы развиваемся, заботясь друг о друге и здании. Я думаю, что это — самое важное. И «костяк» нашего сообщества — это люди, которые действительно вовлечены в процесс.
НД: Как Маайке правильно подметила, здание объединяет нас всех. У нас есть общее дело, а здание является территорией, которую мы делим с другими людьми.
Мы — «костяк» сообщества и поэтому мы еженедельно принимаем решения. И мы постоянно работаем над зданием и над структурой ассоциации.
МШ: Каждые выходные мы формируем повестку, а каждый вторник, в семь вечера, мы встречаемся, чтобы ее обсудить. Не в формате ассамблеи, мы просто собираемся вместе. Соответственно, мы не голосуем, все решения принимаются путем прихода к общему знаменателю. И это работает!
Уже некоторое время, мы пытаемся разделить повестку на разные блоки, чтобы нам не приходилось говорить обо всем и сразу на еженедельном собрании. Мы хотим, чтобы вопросы обсуждались в более маленьких группах, а принятые в них решения по конкретным вопросам, выносились бы затем на общее собрание. Это возможно, потому что не для каждого вопроса необходимо присутствие всей команды. Я думаю, что это вполне рабочая схема, и ей пользуются многие культурные учреждения. И через этот процесс обучения стоит пройти и нам.
НД: Да, работа в группах. Вот уже три года мы являемся культурным центром, и мы чувствуем потребность в разделении функционала между группами. Например, одни что-то пишут, другие планируют и организуют, третьи управляют определенным тематическим пространством. Ведь только на первом этаже нашего здания, общая площадь которого 1200 кв. м, есть и галерея, и кинозал, и пункт пожертвования вещей, а еще инкубатор для других сообществ. И мы бы хотели, чтобы каждое из этих пространств находилось в ведении группы, работа в которой будет координироваться как минимум двумя представителями нашей ассоциации.
А еще у нас есть второй этаж, на котором располагаются апартаменты коммунального типа. Одни из них — это общее пространство, в котором располагается художественная студия. Ей свободно могут пользоваться все члены нашего сообщества.
К так называемому «первому кругу», как мы уже сказали, относятся люди, которые вместе работают над проектами и делят с нами пространство здания. Это, собственно, и есть наша ассоциация, наша команда. Но помимо этого у нас есть единомышленники, которых мы относим ко «второму кругу» нашего сообщества. Это местные и приезжие люди, которые с разной степенью вовлеченности помогают нам, и таких примерно 250 человек. Также, ко «второму кругу» мы относим местные и международные квир-сообщества, сообщества мигрантов и беженцев. Мы очень тесно взаимодействуем с ними. И стоит также упомянуть академическое сообщество, с ними у нас общая исследовательская почва. А затем идет «третий круг», к которому относятся люди, которые не вовлечены в нашу деятельность, но проявляют к ней интерес.
⠀
— Может ли к вам прийти любой желающий, чтобы стать частью вашей команды?
МШ: Быть в команде означает, прежде всего, принимать участие в наших собраниях. Чтобы там присутствовать, ты должен быть частью ассоциации, т. е. находиться в здании. Одним словом, мы должны знать тебя, и твоя заинтересованность в благополучной судьбе здания — обязательное условие. Если у человека есть готовность и желание, то всё обязательно сработает. Когда мы видим, что с кем-то у нас установился контакт, то мы зовем этого человека на наши собрания и устанавливаем двухмесячный испытательный срок. В течение этого периода, обе стороны могут высказаться и понять, хотят ли они дальше работать вместе или нет. Обычно для этого требуется даже меньше двух месяцев, потому что-либо человек либо что-то делает с нами, либо он уже ушел.
НД: Вместо правил мы пользуемся идеей общей этики (common ethics). И как Маайке подметила, для нас гораздо важнее практическое измерение, нежели теоретическое. Например, даже если ты исправно посещаешь все собрания и делишься соображениями, но не заботишься об их воплощении в жизнь, делегируя реализацию другим членам команды, то нам однозначно не по пути. Или если ты изъясняешься туманно и противоречиво, то, вероятнее всего, у тебя двойные стандарты, и с лицемерными людьми мы также не готовы иметь дело.
Мы считаем, что хорошо понять друг друга можно, только делая что-то сообща. Коллективная работа — это своего рода непосредственное воплощение наших идей. Через совместную работу у людей получается коммуницировать лучше, чем при помощи слов. Мы совместно движемся к общей цели, и в этом процессе каждый отбрасывает свое эго в сторону. В процессе действительно можно увидеть и оценить личные качества людей, понять, совпадают ли они с ценностями сообщества.
МШ: У нас были случаи, когда частью нашей команды становились люди, которые однажды просто начали помогать нам в проведении какого-то мероприятия, которое мы организовывали. Они просто каждый день что-то делали вместе с нами, а потом остались с нами насовсем. А с другой стороны, есть люди, посетившие каждую нашу встречу, но в остальное время я даже ни разу не видела их в здании.
НД: Да, порой некоторые забывают то, о чем мы. Кто угодно может пользоваться зданием, при этом не являясь частью нашей команды, это не проблема. Собрания — это часть административного процесса, обычному посетителю вовсе необязательно подключаться к нему.
Мы включили социальную практику в качестве ценности в нашу бизнес-модель.
Также, у нас есть манифест, в котором мы много говорим про солидарность, созидание и развитие. Это хорошо можно проиллюстрировать при помощи образа трехмерной спирали. Представьте себе такую. Сначала есть точка внизу, из которой рисуется окружность, и по мере подъема, вы всё больше концентрируетесь на вашей цели.
Мы как сообщество существуем уже пять лет, в конкретном здании — три года. Так что, я бы сказала, мы находимся на третьем или четвертом витке этой воображаемой спирали. Так что нам еще многое предстоит понять для себя.
⠀
⠀
— Кто является собственником здания, в котором вы сейчас обосновались?
МШ: У здания два владельца, но мы взаимодействуем лишь с одним из них.
НД: Они оба, конечно же, в курсе, что мы здесь. Мы используем всю площадь здания, за исключением той, которая принадлежит тому собственнику, с которым у нас нет никаких договоренностей.
МШ: Мы взаимодействуем с супружеской парой, по большей части — с леди, она — милейшее существо. В прошлом она работала дантистом, а сейчас она при церкви лечит зубы бездомным и беженцам. И ей, разумеется, очень близки наши идеи. Она буквально попросила нас заехать в это здание, но команда уже заехала на тот момент в другое помещение. И когда я присоединилась к команде, то они рассказали мне об этом случае. Я спросила тогда — о каком здании идет речь, мне показали его, и я была под большим впечатлением, потому что это просто мечта — работать здесь. Я действительно всегда мечтала о чем-то подобном, и в конце концов мы переехали сюда!
Другой же владелец этого здания — риэлтор. Он хотел перестроить весь этот район, и до кризиса в 2008 году он купил здесь примерно 60 домов. Он собирался джентрифицировать весь район. А затем наступил коллапс 2008-го года, от которого мы до сих пор не оправились.
НД: Что касается его, то я не думаю, что ему сильно по нраву наше присутствие в этом здании, потому что незадолго до того как мы сюда заехали, он уже договорился с одной арт-организацией об аренде на пару лет. Их деятельность и ценности не совсем близки нашим.
МШ: Да, они были очень коммерческими и использовали помещение лишь для собственной выгоды, и они делали всё, чтобы стать чем-то вроде «Documenta». Хотя конечно же, это было интересное пространство. Я узнала об этом месте, посетив мероприятия, которые они делали. И именно тогда я влюбилась в него. Однако, заезжая сюда после них, мы обнаружили здание в ужаснейшем состоянии. Вы даже представить себе не можете, что здесь было.
НД: В то же время, владелец был заинтересован исключительно в джентрификации — привлечении богатых людей в район. Однако это не сработало с предыдущими арендаторами, поэтому доверия не было и к нам. Мол «искусство не работает, плавали-знаем». Для него эти здания являются просто разменной монетой в более сложных политических вопросах, поэтому он хотел понимать, на какой стороне политического спектра мы существуем. Но мы стараемся не пользоваться никакой специфической политической риторикой. Мы не хотим, чтобы на нас навешивали ярлыки. Мы стараемся привлечь людей и простимулировать некую активность, а не политические дебаты. И это даже лучше в социальном смысле, потому что мы объединяем людей с разными политическими взглядами. А он всё пытался понять, кем мы являемся. Левыми? Анархистами? Капиталистами? Он нас просто не хотел слушать.
МШ: В итоге он сказал, что мы типичные сквоттеры.
НД: Да, для него мы сквоттеры. Но это не так. Мы заключили договор на использование той части здания, которая не принадлежит ему. Но по правде говоря, нет ясности в том, кому что в этом здании принадлежит, поэтому мы можем в некотором смысле спекулировать.
Так что мы довольно спокойно живем здесь, не опасаясь, что риэлтор выгонит нас. И владельцы, с которыми у нас заключен договор, помогают нам. Когда кто-нибудь в очередной раз пытается выкупить принадлежащую им часть здания, они это предложение отклоняют. Таким образом, они дают нам время собрать деньги, чтобы мы могли выкупить часть здания, принадлежащую риэлтору. И если нам это удастся, то мы просто продолжим сотрудничать с владельцами, у которых мы уже арендуем здания, уже совсем не опасаясь за нашу и его судьбу.
Однако, обе стороны к нам уже привыкли. Я думаю, что все видят, что наше присутствие очень благоприятно влияет на состояние здание.
МШ: Если бы не мы, то у здания, как минимум, обвалилась бы крыша. Когда мы заехали, то здесь уже поселились животные, птицы, везде была грязь, окна были разбиты.
Напротив моего дома есть подобное здание. И уже в течение двух лет я вижу как его состояние становится всё хуже и хуже. Если в ближайшее время никто за него не возьмется, оно просто рухнет. И все эти владельцы культурного наследия не могут не видеть, что мы своей деятельностью поддерживаем жизнь здания.
⠀
⠀
— А расскажите о роли муниципальных образований в вашей деятельности, как они вам помогают, какие у вас отношения с правительством Афин?
НД: Основная роль правительства, по крайней мере до прошлого лета, заключалась в защите наших начинаний. В самом начале люди из правительства говорили, что наш проект им нравится, что он действительно многое способен дать городу. Вы должны понимать, что Афины совсем не похож на другие европейские города, где полно примеров подобных инициатив.
Однако, бюрократия — вещь монструозная. И в идеале, понимание требуется не только с нашей стороны, но и со стороны муниципалитета. Нам бы хотелось, чтобы они были более гибкими и творческими, способными что-то менять.
Тем инициативам, которые начали сотрудничать с правительством, потребовались годы, чтобы что-то сдвинуть с мертвой точки. Кроме того, чтобы их деятельность не противоречила имиджу и представлениям правительства, они были вынуждены пойти на большой компромисс, скорректировав свои первоначальные ценности. И это то, чего мы бы никогда делать не хотели.
В нашем манифесте говорится, что мы готовы говорить с каждым, кто идет нам навстречу и прилагает объем усилий, соразмерный тому, что прилагаем мы. Но если этого не происходит, то мы не продолжаем сотрудничество.
Это также типичная история взаимодействия с большими институциями. У нас не получается сотрудничать тесно, но они относятся к нашей деятельности доброжелательно. Наша деятельность вполне вписывается в дискурс, который они создают.
Идея создания нашего проекта и основные этапы его реализации пришлись на очень кризисные времена. В таких условиях мы научились говорить и взаимодействовать с разными людьми. Не отсутствие денег является проблемой, а отсутствие коммуникации и понимания. И мы гордимся тем, что способны сами себя финансировать, без всякой институциональной поддержки.
Такого рода взаимодействие с властями продолжалось до прошлого лета, до тех пор, пока к власти на региональном и национальном уровне не пришли правые. И мы, так сказать, «залегли на дно», желая понять сначала их повестку.
МШ: Я знаю, что в других европейских странах, скажем, в Польше, можно сотрудничать с местными властями и не бояться, что ваши договоренности изменятся с приходом нового мэра. Однако, в Афинах всё иначе.
Так что даже если четыре года назад мы бы стали сотрудничать с муниципалитетом, то не факт, что это продлилось бы долго. Все наши усилия могли бы быть совершенно напрасными, потому что в любой момент может смениться правительство, и тогда всё изменит свой ход.
НД: Но, скажем, проект по работе с беженцами Curing The Limbo не перестал работать, когда власть сменилась. Но мы не представляем, как правительство собирает использовать эти проектные платформы, которые изначально были созданы для развития гражданского общества.
Так что мы пока перестали взаимодействовать с муниципалитетом и вплотную занялись структурой нашей ассоциации. На некоторое время мы пропали с радаров, чтобы чуть лучше организоваться. Сейчас мы очень много инвестируем в легализацию всех планов работы со зданием. Мы не хотим быть полу-легальными сквоттерами, которых в любой момент можно выкинуть за порог. Этот процесс необходим, чтобы когда придет время, мы смогли говорить с властями с глазу на глаз.
⠀
— Вы уже не раз упомянули взаимодействие с беженцами. Не могли бы вы рассказать о том, как вы работаете с их сообществом?
НД: Может показаться, что мы просто благодетели, помогающие всем угнетенным. Но это не совсем так. Беженцы, пришедшие к нам — Лео, Фарид и Масти просто совпали с нами в нашем мировоззрении и стали помогать нам. Беженцы внутри нашего проекта — это наши единомышленники, члены нашей команды или заинтересованные посетители.
МШ: Например Лео присоединился к нам после художественного проекта, который мы делали. Мы позвали художников, в основном — из числа беженцев, но также местных и других. Они обменивались опытом и организовали совместную выставку. Лео (он сам просит себя так называть, его настоящее имя очень трудно запомнить) участвовал в этом. И он, кстати, инициировал создание Греко-Сирийского молодежного форума.
НД: В работе с беженцами есть свои трудности. Попробую объяснить это на примере известной всем пирамиды потребностей.
В основании этой пирамиды лежат базовые нужды — кров, еда, вода и пр. И только затем наступает потребность в самореализации. Люди из Европы могут себе позволить заниматься самореализацией, так как их базовые потребности удовлетворены, а с беженцами далеко не всё так просто.
Самореализация важна для нашего проекта в той же степени, что и самые базовые потребности. Поэтому наш проект не просто культурный, а социокультурный.
И если есть кто-то, кто испытывает нужду в удовлетворении самых базовых потребностей, то мы стараемся использовать все наши знакомства и ресурсы, чтобы помочь с этим. И мы также поддерживаем людей в их желании самореализоваться.
Так как мы не психологи и не соцработники, у нас заняло достаточно много времени, чтобы просто понять, как именно мы можем помочь. И эти механизмы, на самом деле, очень тонкие.
Давайте возьмем понятия насильника, жертвы и спасителя. Когда люди приходят, они чувствуют себя жертвами, угнетаемыми всеми вокруг. И мы, будучи европейцами, выступаем в роли спасителей, предлагая им все блага. Но мы все должны работать над этим, переопределяя в последствии изначальный статус каждого, т. е. не просто опекать их, но подталкивать к дальнейшей самореализации. Это то, о чем мы не думали в самом начале. Нам казалось очевидным, что для создания комфортной среды для всех, достаточно просто делиться своими ресурсами.
Я думаю, что где-то через пару лет мы сможем более полно описать всю нашу механику взаимодействия с беженцами, уже сейчас мы наблюдаем смену ролей, и, соответственно, их первые успехи в самореализации. В общем, всё гораздо сложнее. Я хочу сказать, что социальная интеграция — это не просто отношения тех кто дает и кто получает. Интеграция подразумевает синкретизм действий, погружение в общую среду и заимствование на равных условиях.
⠀
— Расскажите о Метаксургио, районе, где располагается здание. Его архитектурных и социальных особенностях.
НД: Он небольшой, примерно 15×15 кварталов. Это центральный район, соседствующий с Омонией. Омония же — нижняя часть центрального района, поэтому Акрополь и Парфенон находятся в пешей доступности от нас.
В начале века Метаксургио был индустриальным районом, однако, по мере роста города, промышленные зоны сдвигались к окраинам, и район стал чем-то вроде обители различных мастерских. А в 90-е это всё начало казаться старомодным. Так что, после 90-х, район начал деградировать, чему нельзя было позволить случиться из-за обилия памятников культуры. Район надо было защитить, поэтому на государственном уровне ему был присвоен статус объекта культурного наследия. Здесь также сохранилось много индустриальных построек, но есть и современное жилье. И здесь много мигрантов из Китая, активно развивающих свои поселения.
МШ: Можно сказать, что в этом маленьком районе есть свой «Чайнатаун».
НД: Да, в этих нескольких кварталах есть буквально все: итальянцы, греки, китайцы и многие другие.
Еще, это единственный близкий к центру города район, который не подвергся джентрификации.
Приезжие из Северной Европы вдохновляются всем тем безумием, в котором мы живем, их очень привлекает местный колорит. С прибытием европейцев в наши места, появилось много нового. Та же Маайке стала важнейшим человеком для команды, она принесла с собой весь накопленный опыт, а также свои свежие идеи.
И мы предпочитаем, скорее, анти-джентрификационные тактики. Для нас важен сам процесс оживления этих разлагающихся зданий.
В общем, наш район — это эпицентр новых идей и динамических изменений. Он по определению разнородный, поэтому мы приучены к тому, что у каждого может быть свое мнение. И не какой-нибудь парламент, а мы, населяющие этот район, принимаем совместные решения. Но мы хотим, чтобы несмотря на это «безумие», историческое наследие осталось живым.
⠀
⠀
— Я также читала, что одним из ваших принципов является DIO (do it ourselves). Как он помогает вам в работе?
МШ: Мы вошли в это здание, имея минимальные средства для покупки самого необходимого. Большую часть вещей мы изготовили собственноручно.
НД: Но этот принцип касается и таких вещей как планирование мероприятий, пресс-релизы и т. д.
МШ: Да. В нашей команде находились люди с нужными умениями. Скажем, если кто-то хорош в графическом дизайне, то он просто начинала работу в этой области. Первое время никто не получал денег, всё держалось на инициативе. Но когда мы получили первую прибыль, мы поделили ее на части. Когда мы встали на ноги, мы начали платить людям за их труд. Для нас важно, чтобы труд был оплачиваемым. Но чтобы запустить процесс, мы должны были просто как-то начать.
Первым серьезным финансированием был грант «Burning Man». На эти средства мы должны были провести наше третье мероприятие. Но из-за всякой бумажной волокиты, мы получили его годом позже, поэтому само мероприятие мы провели за счет своих собственных сил и ресурсов.
НД: Мы воспользовались циклической экономической практикой. У тебя нет денег, но есть сеть взаимодействий, внутри которой обязательно найдется кто-то, у кого есть нужные ресурсы.
МШ: Когда мы готовили первое мероприятие, мы просто прошлись по району, прося в ресторанах или барах, у соседей, в общем — у нашего окружения какой-то поддержки. И знаете, почти все откликнулись. Бары и рестораны, например, дали нам 10 литров вина, 10 литров ципуро [греческая виноградная водка — Прим.ред.], просто воды.
НД: А ещё кофе, и даже деньги!
МШ: Так мы и стартовали. Это очень трогательно. И прелесть в том, что это работает в обе стороны. Они помогли нам, когда нам нужна была помощь. Но в случае чего, мы готовы поддержать их.
НД: Важно также то, что мы делаем всё сообща. Возможно DIO («делай самостоятельно») должно быть переименовано в DIT, do it together («делай совместно»). Никто не должен оставаться в стороне. Нужно не бояться быть уязвимыми и выражать свою нужду, заставлять ее циркулировать через общение с другими.
Взаимопомощь работает всегда. Например, я помогаю Маайке, а позже она поможет мне, и так до бесконечности. У каждого человека есть избыток какого-нибудь ресурса, и сообща, мы можем каждого обеспечить всем необходимым. Таким образом, вы можете обновить свой образ жизни, не полагаясь на фактический денежный доход. И благодаря выбранной тактике взаимопомощи, мы гораздо меньше зависим от денег, при этом мы можем обеспечить себе хорошую жизнь.
Также, некоторые вещи мы «покупаем» на фримаркетах.
⠀
— Насколько популярны в Афинах фримаркеты?
НД: Они не особо популярны, это довольно маргинальная история. Люди собирают всякие полезности буквально из мусора, и выставляют каждую неделю в местной промзоне. Это потрясающе, здесь можно найти что угодно за ничего.
МШ: За последние несколько лет, этот «маркет» сильно увеличился. Но несмотря на размеры, он вынужден из-за своей нелегальности перемещаться с одного места на другое. Среди этих людей — много цыган, но не только, есть также семьи. И у них действительно можно найти всё.
НД: В нашем районе эта практика весьма популярна. Я думаю потому, что здесь живет очень много людей с похожим мировоззрением.
⠀
— Какое место в вашем проекте занимают художественные практики, какие форматы взаимодействия с художниками у вас уже были? И что они делали с пространством?
МШ: За последнее время здесь произошло очень много всего. У нас были большие художественные проекты, которые занимали здание полностью. И чуть более маленькие, располагавшиеся на крыше, кухне, в холле или во дворе. А вообще, на первом этаже есть специальное выставочное пространство. И там тоже происходит много всего.
Полтора года назад я запустила здесь проект — 28-часовую резиденцию. Я зову художников, у которых есть 28 часов, чтобы сделать свою работу и показать ее. «Двадцать восемь», потому что номер нашего здания — 28.
Мы любим устраивать перформансы и хэппенинги. Мне лично нравится знакомиться с любым искусством, но оно не должно быть статичным. Я никогда не делала классические галерейные выставки, на которых искусство просто висит на протяжении месяца, а ты каждый день находишься в ожидании того, что кто-то придет. И этого не происходит, потому что все ходят только на открытия…
Так, однажды я познакомилась с начинающей художницей. Мне очень нравились ее работы, и я подумала, что она заслуживает большего, чем просто открытия. И тогда мы решили каждый вечер делать что-то, например, перформансы. И это продолжалось всё время, пока шла выставка.
Еще у нас есть кинотеатр, который мы используем также для проведения музыкальных концертов и цифровых перформансов. И комната, где проходят занятия танго. Одна театральная труппа использует ее для своих репетиций. У нас есть мастерская, которую каждый может использовать для реализации своих идей.
НД: Мы считаем, что искусство должно вовлекать людей, быть вдохновленным социумом. Мы не можем выставить работу, оторванную от существующего здесь. Мы не оцениваем работы по каким-то эстетическим соображениям, у нас есть только этические принципы, о которых я уже говорила.
⠀